Анна Аликевич
Поэт, прозаик, филолог. Окончила Литературный институт им. А. М. Горького, преподаёт русскую грамматику и литературу, редактирует и рецензирует книги. Живёт в Подмосковье. Автор сборника «Изваяние в комнате белой» (Москва, 2014 г., совместно с Александрой Ангеловой (Кристиной Богдановой).
(О книге: Алекс Кершоу. Роберт Капа. Кровь и вино: вся правда о жизни классика фоторепортажа… – Пер. с англ. Е. Кручины. – Москва: Издательство «Э», 2018)
I
Иллюстрированная биография Роберта Капы (Эндре Фридмана), самого известного военного фотографа XX века, абсолютно мифологизированной и разошедшейся на анекдоты личности, продолжает серию документальной американской прозы об эпохе войн и тоталитаризма. Текст книги перекликается с новым переводом «Русского дневника» Стейнбека, вышедшего полугодом ранее и снабжённого кадрами его напарника. Перед нами не полные «ошибок памяти» мемуары и не сборник воспоминаний, а очень добротная, увлекательно и популярно написанная работа журналиста Алекса Кершоу, воссоздающая подлинный образ Эндре Фридмана: на основе личных интервью с его родственниками, друзьями и коллегами – и с опорой на архивы эпохи, конечно.
Капа был странным человеком… Он был составлен из многих людей, некоторые из них были очень хорошими, некоторые – не очень. Он был нашим другом и иногда рассказывал нам истории, которые обычно не выносят на свет. Он был авантюрным персонажем, но много раз плакал на моем плече. Он был составлен из многих частей и в основном собрал эти части сам.
Гензель Мит
Близкий друг и враг Хемингуэя, Стейнбека, Ингрид Бергман, Ирвина Шоу, Луи Арагона, Хичкока и других всемирно известных современников, Капа гораздо лучше смотрелся бы в глянцевых воспоминаниях Трумэна Капоте, любителя Марлона Брандо и Голливуда, – если бы образ фотографа, каким мы его знаем, не был самостоятельным художественным произведением, имеющим мало точек пересечения с реальной личностью. Действительно, ну что мы знаем? Он сделал культовый злосчастный кадр «Смерть республиканца» в 1936 г., первым снял «День Д» – высадку на Омаху в 1944 г. под перекрёстным огнём, разрушил своим пьянством жизнь Ингрид Бергман, поучаствовал в качестве военкора во всех крупных войнах первой половины ХХ века и оставил после себя рваные штаны, старую «Лейку» и колоссальные долги. Ну и ещё европейско-американский мир обязан ему почти всеми своими главными военными фотоархивами, конечно, потому что другого такого сумасшедшего, кто снимал бы «в полевых условиях» в таком количестве и так близко, на свете просто не нашлось. Возможно, как считают современные специалисты, у Капы просто отсутствовал «ген страха», что является аномалией, но скорее всего, он был рождён для своего призвания. Боялся он только одного – мира, дома, покоя, – боялся остановиться.
В глазах Картье-Брессона Эндре был анархистом, который относился ко всем одинаково и был замечательно романтичным игроком, но не фотографом с выдающимся интеллектом. Эндре не был изначально человеком видения, он был авантюристом с огромной жаждой жизни. Фотография не была для него главным занятием, главным было то, что он хотел высказать, вся его личность…
Алекс Кершоу
Настоящая биография Капы была не из таких, которые бы понравились консервативному Старому Свету. Будучи урожденным нищим венгерским евреем из Пешта, сыном карточного шулера и портнихи без особых дарований, зато с множественной голодной роднёй, он догадался переправиться в Европу за счёт еврейской ортодоксальной общины под предлогом изучения права. Ухитрился поселиться в крошечной квартирке соплеменницы в Париже, ночевал под мостами, проигрывал то, что успевал «одолжить» у благосклонных состоятельных дам и, благодаря невероятной удаче, подрядился, наконец, в фотолабораторию «Dephot» ради куска хлеба. Не имея стабильной политической позиции и подвергаясь преследованиям то как коммунист, то как сочувствующий рейху, то как лицо без гражданства, то как просто еврей, Капа научился лавировать среди журнально-идеологических направлений с простой целью быть профессионально востребованным. Можно сказать, что он был человеком, которого вела сама судьба, счастливцем, постигшим секрет успеха, и воплощением личности селф-мейд, пути настоящего художника. Когда герой книги Кершоу понял, насколько одарён в области фотоискусства, это стало уже только вопросом создания имиджа и художественного пиара, как говорят сегодня.
Однажды утром Капа забыл запереть дверь, и, когда он отказался выходить из ванной, Девис схватил Rolleiflex Капы и начал фотографировать его в голом виде. Капу такое не обрадовало, но «это был единственный способ вытащить Боба из моей ванны», – отмечает Дэвис. На снимке видно, что Капа читал Сименона и мутными глазами смотрит на фотографа. Дэвис и поныне считает, что утренний ритуал нужен был гостю для того, чтобы «из Фридмана превращаться в Капу.
Личность Роберта Капы, этого американского Чапаева, настолько поросла мифами и вымыслами, романтическими байками и голливудскими сплетнями, что вытягивать нить правды из клубка лжи теперь, 70 лет спустя, когда ещё и скончалось большинство свидетелей, представляется бесплодным. Равно как нелеп и пересказ общих мест о распитии им галлонов спирта, фантастических похождениях с женщинами всех народов мира, бытовом свинстве, клептомании, многоликости, долгах, скандалах и прочих атрибутах-архетипах, преследующих, как прицепной состав, всех, кому посчастливилось посмертно стать американским символом, сгладив кончиной острые углы своей реальной неприглядной жизни. Каталоги и фоторепортажи профессионала, которые можно свободно найти в сети, гораздо лучше и без всяких слов повествуют о достоинствах и сути этого удивительного человека, потому что творчество – это всегда автопортрет. А как Эндре Фридман сам видел себя, мы можем узнать из его (неправдоподобной?) автобиографической книги «Немного не в фокусе». Наша же задача – рассказать о работе Кершоу и о механизмах, сделавших Эндрю Фридмана знаменитым и легендарным.
Капа был самым невосприимчивым к новациям фотографом того времени, удивительно ограниченным в своем техническом диапазоне. Но при этом у него была сверхъестественная способность спускать затвор своего аппарата в самый нужный момент. Его образы Парижа, снятые в тот радостный день, навсегда останутся свидетельством освобождения – это был самый счастливый день в его жизни и, скорее всего, в истории Парижа в целом.
Дж. Моррис
В частности, как кажется, читателю важно узнать об отправной точке – о «бизнесе», созданном «на коленке» талантливой авантюристкой и куртизанкой Гердой Таро, искренне сочувствовавшей дарованию Капы. Довольно скоро поняв, как велик потенциал Эндре Фридмана и как слаба у него самоорганизация, она создала вымышленного персонажа Роберта Капу, зажиточного американца, увлекающегося фотографией, ведущего замкнутый образ жизни и предлагающего свои фотоработы ведущим журналам эпохи. Обаятельная, весьма умная и без комплексов, Герда легко расположила в пользу своей маленькой фальсификации редакторов с солидными бюджетами, готовых платить за востребованные снимки. Фридман поставлял материалы, Герда налаживала связи, выдавая себя за секретаршу мистера Капы. Вслед за первыми солидными деньгами для фотографа с одними штанами и девушки, зарабатывавшей себе на жизнь ночными клиентами, пришло и серьёзное предложение о постоянном сотрудничестве от… Life.
…когда фотографии Эндре, подписанные «Роберт Капа», оказались на столе Люсьена Фогеля, он позвонил агенту «известного американского фотографа». Трубку сняла Герда. «Господин Капа говорит, что фотография, сделанная в Женеве, будет стоить 300 франков», – сказала она Фогелю. «Все, что вы рассказываете о Роберте Капе, – это очень интересно, – ответил Фогель, – но, пожалуйста, сообщите этому нелепому парню Фридману, который отправляется снимать дипломатов в грязной кожаной куртке, чтобы завтра он зашел ко мне в офис в девять утра.
John Hersey
II
Погружаясь в первую половину ХХ века, поражаешься контрасту «лёгкого отношения» человека, даже «непростого», к собственной жизни и смерти тогда, в 30-40-е, – и внимания, уделяемого важности своего существования сегодня каждым из нас. Как мало было, в сущности, нужно даже знаменитому, профессионально загруженному, серьёзному, одарённому персонажу в авангарде своего времени – и как много комфорта требуется нам сейчас: словно мы уже не хозяева, а рабы своих кресел, своего лекарства от нервов, своей ежедневной новостной сводки, вечерних посиделок перед видеолентой и тех людей, которых с чванливостью именуем «своей семьей». Какой пассивной, однообразной, спокойной представляется наша повседневность в последние 70 лет в сравнении с безумием 1914-1944 гг. – временем расцвета для Роберта Капы. Как трудно представить нам, обладателям относительно стабильного рабочего места, постоянного жилья, определённых планов на будущее, что десятилетиями выдающиеся люди жили совсем иначе, не имея ничего, кроме сегодняшнего полдня, трёх грошей на пропитание и ночлег – и огромного количества идей, как выжить, прославиться, самореализоваться, повидать мир, сделать вклад в науку, искусство и мировое сообщество – и все это завтра, потому что послезавтра может не наступить вообще. Мы, оберегающие каждый свой шаг, баррикадирующие квартиры и прячущие капитал в банки, с трудом представляем себе человека, который спускал в один вечер на ипподроме годовую зарплату рядового европейца, полученную им накануне за редкие кадры, сделанные с риском для жизни. Образ жизни Капы объяснялся не его «развращённостью», как мы можем обывательски подумать без контекста, а тем фактом, что ему некуда было вкладываться: он боялся иметь семью, дабы не оставить сирот, боялся купить дом, дабы его не разбомбило, он не мог вкладывать к банк – ибо его жизнь не стоила ни гроша на минном поле испанских, китайских, немецких, советских, африканских и других далеких рубежей, а проценты получать было просто некому. И поэтому он вкладывался в единственное, что любил больше работы, в её альтернативу – в игру. Читая, ты потрясён не тем, как репортёр жил в постоянной антисанитарии, проголоди, эпидемиях, среди солдат, эмигрантов, беженцев, в разрушенных городах, в холодных погребах, трясся по разбитым дорогам и падал на непригодных к своим функциям самолётах, – а тем, что он вообще выжил. Биография Капы – авантюриста поневоле – в более благополучную эпоху могла бы стать историей криминального элемента, потому что его пассионарность не нашла бы исхода в мирном обывательском контексте. Но он оказался одним из тех везунчиков, кому посчастливилось родиться в своё – пусть страшное и безумное – время.
Раз за разом, когда над головами раздавался свист снаряда, они падали в грязь. «Сегодня плохой день для фотографов», – сказал Шиэн Капе. «Только такой день и хорош для фотографов», – ответил тот, элегантно стряхивая солому с верблюжьего пальто, которое когда-то высмеяла Геллхорн.
Sheean Vincen
Можно было бы сказать, что Капа посвятил себя профессии, если б не его склонность превращать собственную жизнь в художественный контекст: с определённого момента, вероятно, с Омахи в 1944-м, уже не Капа выбирал свою судьбу, а наоборот. Всё, что было в нем от специалиста и таблоидной личности, хорошо это или плохо, гипертрофировалось. То, что оставалось от частного человека, минимизировалось, то есть его личность полностью оформилась как статическая фигура в общественном и СМИ-контексте. Почему это произошло столь стремительно? Наверное, всё дело во времени, в ускоренной военной перспективе, когда мир менялся с ужасающей быстротой прямо на глазах – и парадоксальным образом символом «стабильности войн и перемен» стал Капа. Ориентация на саморекламу, как бы мы это назвали сейчас, этот голливудский вирус, охватил и бедного венгерского еврея, лишив его подлинной биографии, микромира и привычной памяти. Герой сам позволил напихать в свой раздувшийся образ кучу легенд, мифов, символов того и другого, лжи, домыслов и грязи, усиленно подпитывая всё это уже вполне реальными доказательствами: работой в Голливуде, скандальной связью с Ингрид Бергман, раздорами с Хичкоком, прыганьем по съёмкам показов мод и второплановых картин, неумеренными картежными ставками, эклектическими похождениями и работой с внешним имиджем. В каком-то смысле из художника Капа превращается в модель, став в свою очередь не только творцом, но и почвой для произрастания легенд о человеке селф-мейд, о пути из низов, о том, что «может каждый мальчик» и так далее, несмотря на очевидную уникальность и судьбоносность пути самого Капы. И он дал сделать это с собой в обмен на востребованность, заказы и, наконец, просто наличные. Пришло время, когда ему платили за личность и его частную жизнь наравне с его фотографическими работами. Но даже это не смогло его остановить. Вторая Мировая завершилась, тьма рассеялась, снимать героические битвы под огнем было больше негде и незачем, венки победы украсили ворота европейских полуразрушенных городов, – но вместе с тьмой ушла и востребованность и уникальность Капы, ушло его звездное время, в котором он чувствовал себя живым. Пусть это кажется смешным и банальным, но, подобно ветерану гражданских войн в книгах его друзей – Хэмингуэя или Ремарка, – он абсолютно утратил смысл существования в мирное время… Потому что война уже жила внутри него и требовала своего.
К ужасу Бергман, Капа часто напивался до потери сознания. Выпивка была оправдана на войне: она вызывала душевный подъем, она служила болеутоляющим и «горючим». Но к 1946 году, когда уже не возникало ситуаций на грани жизни и смерти, вдруг оказалось, что ничто не может отвлечь Капу от бутылки. <…> После более чем десятилетнего пребывания на войне у Капы начали проявляться многие симптомы посттравматического стрессового расстройства: беспокойство, тяжелые запои, раздражительность, депрессия, чувство вины, отсутствие самоконтроля и едва скрываемый нигилизм…
Shaw Irwin
По жанру книга Кершоу ближе всего к военным мемуарам, но в то же время нельзя назвать её «чисто мужским чтением». Конечно, увидеть глазами выдающихся современников города Европы и СССР в милитаристическую эпоху – от первой немецкой до холодной – необычно, увлекательно и в чём-то даже… романтично, потому что манера Кершоу, конечно, содержит некоторую романтизацию материала, делая его облегченным чтением в наиболее трудных и трагических местах. Он владеет анекдотом, курьезом, лиризмом, не дает скучать или слишком пугаться потенциальному читателю, рассказывает байки, приводит гномы знаменитостей и искусно сплетает нечто среднее между хорошим глянцевым журналом и добротными военными воспоминаниями. Книга разбита на маленькие главки, снабжена комментариями и отсылками, она очень хорошо выполнена. Без крайностей и излишних сантиментов автор проводит нас по улочкам Парижа, Мадрида, Будапешта, Киева, перемещая и по странам третьего мира в полной нашей безопасности под кинематографическими налётами, артиллерийской стрельбой, перекрестным огнем и трагедиями первой половины века. Мы пребываем то среди безвестных беженцев и голодающих, то среди бомонда и богемы – всё перемешено и сплетено в этом мире Кершоу, там работают социальные лифты и существуют связи между низом и верхом, а разменной монетой являются твой талант, смелость, удачливость и способность к мимикрии. Словом, несмотря на тематику книги, это оптимистическая вещь.
